Между тем спецшколы в Москве развива­лись своим не совсем советским чередом. Виной тому был состав и учителей, и уче­ников. В школах в открытую ходила всякая ненужная в СССР литература, анекдоты и, главное, некоммунистические мысли и идеи. В результате в одной матшколе слу­чился маленький ужас. Первого сентября на занятия не явился целый класс. Начал­ся большой отъезд в Израиль. Мало того, из этой же школы в одночасье смылось пятьдесят процентов учительского состава. Туда же. Правда, на их место моментально встали другие. Такие же, еще не решив­шиеся на отъезд. Скандал кое-как замяли. Но осадок, как в истории с пропавшими ложечками, остался. Биоспецшколу я все-таки закончил.

Поддерживать хорошую форму всегда полезно для здоровья. Для этого можно записаться на плавание в бресте и быть всегда в тонусе.

И мы до сих пор часто встречаемся клас­сом. Все эти годы. В России нас из класса — шесть человек. Четыре девочки (из вось­ми) и мы с Капланом. Он (как и я) вернул­ся из-за границы в девяностые.

Спецшколы в конечном итоге Советско­му Союзу надоели: они каким-то образом стали рассадниками диссидентства, воль­нодумства и еще не пойми чего и зачем.

В середине восьмидесятых всех разогна­ли. И мою, естественно, тоже, хотя учили нас все-таки хорошо. Я до сих пор любое уголовное дело беру только через инте­грал, да и в хорошем разводе без тангенса и котангенса просто не обойтись. Что же до теории пестиков и тычинок, то ее я во­обще через всю жизнь с успехом пронес и до сих пор, слава Создателю, еще несу…

Несколько лет назад из Парижа позвони­ла мама и строго приказала устроить стар­шую внучку в лучшую спецшколу Москвы. Я занялся изучением вопроса.

Спецшкол, естественно, больше не суще­ствовало. Зато появились просто дорогие и просто очень дорогие школы. После недолгих поисков пришлось отдать якобы в лучшую, то есть по московским стандар­там в самую дорогую — в Московскую эко­номическую школу. Сокращенно — МЭШ.

Первого сентября я лично был доволен. Вся школа оказалась рассадником потенциальных клиен­тов, актовый зал напо­минал Большой театр до реставрации, а список предлагаемых для посещения кружков был самую малость короче свитка Торы.

Надзор за обучением я доверил армаде нянек, бабушек, горничных и водителей во главе с мамой ребенка и пошел дальше работать на благо страны. Кроме всего прочего надо было срочно отбить ненор­мальный школьный финансовый взнос и ежемесячные денежные «выливания», а продавать для этого часть картин из кол­лекции категорически не хотелось.

За школьными достижениями я пару лет не следил. Выяснилось — зря. В третьем

 

классе мы возвращались в машине с дачи, на меня вдруг что-то интуитивно наехало.

• Скажи мне, сколько будет семнадцать плюс восемнадцать? — спросил я, ожидая услышать что-то типа: «Папа, тебе не стыд­но?! Это первый класс, вторая четверть.

Ты меня еще про теорию Лобачевского что-нибудь спроси! Или про факториал… Смешной ты, папочка!»

Но вместо этого ребенок, который гене­тически не мог не быть вундеркиндом, на­чал загибать пальцы на двух ручонках:

• Пять… Шесть… Семь… Прибавить… сколько ты сказал? Восемь? — Пальцев

не хватало. — Пап! Ну что ты в воскресенье решил меня мучить сложными вопросами…

Стало не по себе.

Через два дня, объявив всем, что еврей­ский папа — это нормальная мама, я по­шел в школу собственной персоной и сел на уроке где-то сбоку, чтобы посмотреть, как там все у них происходит.

Это было ужасно. Некий мальчик нагло­ватого вида сразу залез под парту и проси­дел там все сорок пять минут. Оставший­ся эскадрон кидался бумажками, бубнил что-то про себя и абсолютно не слушал учительницу.

Преподавательница голосом морской свинки перед группой давно не кормленных

удавов пыталась что-то вякать первые пят­надцать минут, но потом это бесполезное занятие бросила начисто. Сие начинание оказало прогрессивное действие на школь­ную «макаренкофилию». Дети перестали кидаться бумажками и перешли на плевки через самодельные трубочки. Так дальше продолжаться не могло. Настал мой выход. Я забрал Bic учительницы, вынул из него стержень и переплевал весь класс, доказав преимущество простого оружия над всяки­ми «монбланами» и прочей золотоперье­вой фигняцией.

Мальчик под партой от счастья описался.

Сашка с гордостью объявила всем, что «плюющийся лысый очкарик — это мой папа». Класс одобрительно хрюкнул.

На перемене я подошел к «морской свинке».

• Я вам так благодарна, — сказала пре­подавательница. — Они, видимо, вас ис­пугались и сегодня вели себя тихо. Поэто­му я успела им что-то объяснить. Обычно бывает хуже.
• Почему вы на них не гаркнете, не на­кажете? Что за сюсю-мусю? Вы же учитель, в конце концов!

Она посмотрела в пол, а затем, открыв журнал, тихо произнесла:

• Я вам сейчас прочту список детей из вашего класса, ладно? Итак: Авены, брат с сестрой, Абрамович, Березкина, Григорьев, Сафарян, Шувалов… — Она произнесла еще пять-шесть таких же не­известных фамилий и, сглотнув слюну, добавила почему-то шепотом: — И ваша… Вы на кого хотите, чтобы я кричала?

туг задумался уже я…

Еще через три недели любимая попро­сила зайти к завучу и разобраться с чрез­вычайным происшествием в школе, о ко­тором «говорили все». Выяснилось, что де­вочка из девятого класса за пятьсот долла­ров после уроков в кабинете литературы сделала кое-что мальчику из восьмого класса. Причем, хорошо зная родителей ее и его, я точно понимал, что пятьсот долла­ров на пропитание были не нужны… Дет­вора с гордостью рассказала всем, что и за что они сотворили под портретом Федора Михайловича. На мой вопрос завуч ответи­ла в стиле новейшего спецучреждения:

• Да мы сами были в шоке, когда узнали. А ведь девочка такие хорошие заметки пи­сала в стенгазету!

На следующий день я забрал ребенка из школы. Образа в бабочке хватило, чтобы вернуть вступительный взнос…

Так вы действительно хотите отдать ребенка в какую-ни­будь «спец»? — задал я во­прос немигающей клиентке. — Да, пожалуйста! Я вас очень прошу…

Я выписал счет за консультацию на до­полнительные четыре часа и взял трубку.

Ведь дети — это же наше все. И ваше, кстати, тоже.