На Баренцевом море мы работали над рыбьим клещом. Нас приписали к рыбнадзору, на большом катере которого и проводились практические работы: вылавливали рыбу, собирали с неё подчешуйчатых клещей, наблюдали их. Кроме капитана-инспектора, был на судне матрос-моторист, вечно пьяный парень, объяснявшийся на все темы исключительно матом, чуть-чуть разбавленным междометиями. Самое любопытное, что уже на второй день мы абсолютно всё понимали, хотя ограниченный матерный запас слов вынуждал матроса одно слово использовать в многочисленных значениях и формах.

Экипаж судна не только занимался с нами, но и выполнял свои непосредственные обязанности по охране рыбных ресурсов, боролся с браконьерами — снимал расставленные сети. Браконьеры такие действия не приветствовали и свои претензии выражали разнообразно, в том числе угрозами и избиениями. На судне, кстати, имелось ружьё.

За материалом для исследований мы часто отправлялись на резиновой лодке с мотором, поскольку на катере не ко всякому берегу причалишь, с него плохо ловить сачком, трудно пробираться в бухты. Но на лодке никогда не плавал Крючер. Он был жутким трусом, боялся всякой опасности и даже не стеснялся этого, напротив, говорил, что чувство самосохранения — самое похвальное в животном, каковым и является человек, и если это чувство сильно развито, это говорит о высокой нервной организации и хорошем психическом здоровье. В других развитости этого чувства он не предполагал и в случае опасности навстречу ей посылал нас.

Но когда дело касалось работы, а он трусил, то придумывал для оправдания страха какие-то аргументы, чтобы не выглядеть манкирующим своими обязанностями. В частности, когда речь впервые зашла о необходимости отправиться на резиновой лодке с мотором в одну из бухт, Глеб Александрович объявил, что он останется на катере, который стоял на якоре, а мы должны обойтись без него:

— Что вы?! На этом воздушном шарике отправляться в морское путешествие? Это же мальчишество! Стоит рыбе-пиле или рыбе-мечу к этой, с позволения сказать, к лодке приблизиться, и все находящиеся в ней рискуют быть поглощёнными морской пучиной. Нет уж, благодарю покорно!

— Какая рыба-пила? Вы же знаете, что здесь она не обитает. Да и их опасность — это детские страшилки, — изумляемся мы.

— В науке, барышни, столько неизученного, что не знаешь, какие неведомые морские обитатели подстерегают нас в глубинах со своими опасными сюрпризами. А такую лодочку любая водоросль перережет, типа осоки. Водяная осока какая-нибудь. Этому ненадёжному плавсредству я не могу довериться. Я всё-таки профессор. Разумный человек. А эта авантюра в высшей степени неразумна. Да и просто несолидно это. Только опозорю звание советского профессора своим легкомысленным поведением. Что скажут окружающие?!

— Какие окружающие в море? — не перестаем изумляться мы.

— Да рыбаки! Все знают, что на судне работает научная экспедиция во главе с профессором из Москвы, и вдруг такое ребячество — катание на какой-то шине от колеса. Престиж советской науки сразу упадет в глазах рабочего класса. А я призван повышать его, а не ронять такими безответственными выходками. Вы знаете, сколько средств тратит наше государство на обучение и подготовку такого специалиста, как я? И вот из-за какого-то мальчишества, авантюрной идеи плавания по морским волнам на надувном матрасе в один момент могут пойти ко дну труды стольких людей, моих учителей, огромные средства, потраченные государством на мою подготовку. Это же настоящая диверсия: пустить ко дну такое богатство, как я, в стране, восстанавливающейся после разрушительной войны, нанести ей сильнейший материальный урон. Нет, я сознательный советский человек, а не вражеский диверсант. Плывите одни, я останусь на судне.

Никто, кстати, его и не принуждал плыть. Речь свою он произнёс тоже из-за страха — боялся быть обвинённым в уклонении от служебных обязанностей.

Уплыли мы, оставив ценного советского профессора с пьяным матросом, спавшим в трюме. Возвращаемся через несколько часов, видим, что вокруг нашего катера на высокой скорости дает круги какая-то моторная лодка. Крюгер бегает по палубе. Матроса не видно. Смотрим — лодка уходит, то ли нас заметив, то ли сама по себе.

Подплываем. Уже издалека Глеб Александрович в надетом на него спасательном круге, который он водружал на себя всякий раз, выходя на палубу, боясь быть смытым волной, кричит нам, махая руками:

— Скорее! Скорее! На помощь! Тут такое было! Моей жизни угрожали, хотели утопить! И знаете, — он поглядывает на нас с Галкой, понизив голос, прикладывает ладонь к уголку рта торцом, чтобы мы не слышали, сообщает шипящим шепотом капитану, — матом выражались.

Такие соблюдения секретности при сообщении о выражениях матом при нашем матросе, который никак, кроме мата, вообще не выражался!

Оказывается, браконьеры, сети которых накануне снял капитан, приезжали и ругались, благо, видели, какого страха нагнали на обитателя рыбнадзорского судна. Глеб Александрович, разумеется, воспринял это, как покушение на него лично. Помимо прочих своих добродетелей, он страдал ещё и манией величия. Хотя почему страдал? Напротив, пребывал в прекрасном расположении духа от сознания своей значимости для человечества вообще и страны в частности.

С тех пор ежевечерне он пересказывал нам обстоятельства покушения на него, с каждым разом добавляя новые подробности. В итоге количество лодок, подплывших к нашему катеру, выросло до трёх, у нападавших в руках появились ружья и гранаты:

— А я один на один с этой бандой. Матрос пьян, помощи от него никакой. Бандиты собираются брать на абордаж судно, на борту которого ценное научное оборудование. Я не растерялся и крикнул, что у меня прямая связь с Кремлём, что я — видный учёный, стратегически важное лицо, находящееся под особой охраной, что я уже вызвал пограничные катера. Разбойники испугались и удрали. Но где гарантия, что такое не повторится?! Николай Арсентьевич, обращается он к капитану, — защитите меня! Это непростительное легкомыслие с вашей стороны: вы с девушками уплыли на морскую прогулку на лодочке, а я тут один сдерживай натиск вооружённых до зубов бандитов! Как это называется?! Барышни, вас сюда прислали, оплатив командировку, совсем не для того, чтобы вы предавались наслаждениям, покачиваясь на волнах в компании морского волка, а заниматься делом. Если бы со мной, Боже упаси, что-нибудь случилось, советской науке с вашей помощью был бы нанесён невосполнимый урон. Не ожидал от вас такого легкомыслия.

Говорить Глебу Александровичу что-либо в таких случаях было бесполезно. Впору работу сворачивать: материалы с борта судна не набрать, нужно плавать за ними на лодке, на которой Крюгер отказывается плыть и один на судне не остаётся. Нам поодиночке плавать бесполезно — нужен напарник.

Пришлось капитану с ним оставаться, а пьяный матрос нас «катал на лодочке». Всякий раз, отправляясь с ним, мы не были уверены, что вернёмся. Экстремальные забавы… Теперь модно развлекать себя острыми ощущениями. Мы с той экспедиции полной мерой их отведали.

Из рассказа Екатерины Симиной