Как-то приехал к нам с Томкой, с которой мы в тот год отдыхали в Коктебеле, Эдик, наш приятель-физик. Мы, прибыв раньше, подыскали ему комнату, и он зашел сначала к нам, чтобы мы потом отвели его по адресу. Шурка накрыла на стол. Мы сидим, выпили белого вина, беседуем. Цицерон — тут же, выпив не только белого вина. Молчал, молчал, вдруг вступает в разговор, обращается к Эдику:

— Вот ты шампанское знаешь?

— Знаю, — отвечает тот.

— Ну так и скажи!

— Что сказать?

— Шампанское, говорю, знаешь?

— Знаю.

— Так вот и скажи, если знаешь. Конкретно скажи.

— Я не понял, что сказать, — с некоторым раздражением говорит наш гость.

— Не понял?

— Нет.

— А чё тогда говоришь, что знаешь? И чё тут не понять? Я вот только четыре года учился, а понял, а ты не понял, — с ухмылкой превосходства заявляет Цицерон.

Эдька начал кипятиться:

— Что же я должен понять и сказать, если Вы ничего толком не говорите?! Вы объясните, что хотите узнать, а потом я Вам отвечу.

— Я ему объясни, он не понял! Да зачем я буду тебе объяснять, чтобы ты мне то самое обратно сказал. Он не понял! А говорили: ученый из Москвы, ученый из Москвы! Да я больше этого ученого понимаю, он у меня еще объяснений требует, без меня сообразить не может. Ха, ученый!  Ниче ты не знаешь! Тебя самого учить надо.

Мы со смеху покатывались, слушая их диалог. Эдька вполне серьезно чувствовал себя несправедливо ущемленным и пенял нам потом:

— Он неконструктивно построил вопрос. Как я отвечу, если вопрос не сформулирован? А вы поднимаете меня на смех! Разве это красиво? Своими смешками потакаете ему. Он подумал, что меня за пояс заткнул.

Самое смешное, Катя, что наш Цицерон действительно так подумал. Как-то мы с Томкой отдыхали в комнате, а он на веранде, выпивши, беседовал с соседом, своим приятелем:

— Девки-поселянки все уши прожужжали: ученый из Москвы, ученый из Москвы приедет! А я думаю: посмотрим, из какого теста в Москве вашей ученые деланы. Прибыл. Долговязый, это да. Дак зять у тебя вон тоже долговязый, а не хвалится, что он ученый из Москвы за это. «Ну, — думаю, — пощупаю я твою ученость. Видали мы таких оглоблей». И вопрос ему ребром ставлю: так и так, ответь, коли ученый. А он, не поверишь, аж покраснел от натуги — нету у него ответа на мой вопрос. «Вы, — говорит, — сначала мне все растолкуйте, а потом я Вам это самое все назад объясню». Видал ты, как ученые шаромыжничают: ты им все растолкуй, а он тебе после этого разъяснит. Нет, брат, врешь, не на того напал. Говорю: «Нет, ты мне скажи прямо, какой твой ответ на мой вопрос? Как ученый ответь». Он опять, нервы уж проявляет: «Объясните мне все подробно, больно умно говорите, не пойму никак». Ну нет, так дело не пойдет! Вся ученость у тебя, что «выкаешь». Я тоже «выкать» умею, а ученостью не хвастаю за это. Заткнул его за пояс, припер к стенке. Размазал этого ученого. Я тоже не лыком шит. Зря, что ли, Шурка меня Цицероном кличет? Историческая личность, умом в историю вошел. Вот тебе и ученые из Москвы. Тьфу, одно название из них. Я всего четыре класса одолел, а разделал его — будь здоров. Ну а закончи я, к примеру, десятилетку? Да какой бы ученый против меня тогда без сраму выставиться посмел? Я бы тогда ученым с Луны мог представиться, если по уму брать.

Мы с Томкой от смеха чуть инвалидами не стали. Сдерживаться нужно, а слушать без эмоций такую речь — выше всяких сил.

Этот Эдька — физик с мировым именем — в молодости был писаным красавцем: высокий, кудрявый, брови вразлет. Жил он с матерью-идиоткой, жутко боявшейся, что её сыночка окрутит какая-нибудь охотница на мужчин, поэтому она постоянно рассказывала похожие «истории, имевшие место в реальной жизни». Начинала, как правило, с присказки: «Или вот еще история из действительности, достоверность которой не может подвергаться никакому сомнению, поскольку произошла с одними моими знакомыми». И начиналось повествование о том, как некий молодой человек, перспективный ученый, красивый, умный, попал в расставленные умелой интриганкой сети, женился, несмотря на своевременное предупреждение своей заботливой матери, чем погубил и жизнь, и карьеру, поскольку эта дама проявила после свадьбы свою истинную суть: выгнала из дома мать молодого ученого (тут реальная мать молодого ученого начинала рыдать, а сам молодой ученый с пафосом восклицал: «Ну как такое возможно?! Мама, ты слишком близко к сердцу принимаешь чужие беды! Не рви себе и мне душу! Я представить не могу негодяя, который предпочел бы матери любую другую женщину, будь то даже сама Клеопатра»). Успокоившись при этих словах, мать дорассказывала в назидание молодежи о том, как после изгнания матери из дома, не сдерживаемая никем и ничем, недостойная жена начала предаваться всем возможным порокам: пила, курила, свободно вела себя с посторонними мужчинами. Раскаявшись, ученый не мог ничего исправить: мать умерла под забором на улице, он потеряла авторитет среди коллег, лишился друзей, запил, жизнь закончил на помойке».

 Из книги Екатерины Глушик «Простые разговоры»