Первый раз я уезжала из дома на сельхозработы, поступив в университет. В колхоз нас увезли на автобусе, а обратно мне нужно было на день раньше, поэтому добиралась самостоятельно поездом. Не скажу, что меня дома баловали, но что такое настоящая работа, я поняла только в колхозе. Мы помогали в заготовке сена. Косить не косили, а ворошили, сгребали, метали в копны. Несколько студенток, несколько городских с завода — вот и бригада. Мы — кисейные барышни, заводские бабы — отчаянная публика: ни к селу, ни к городу, так сказать. Сами они все деревенские, но из деревни выехали, а до города не доехали. Эдакие асоциальные личности со всеми вытекающими: ругались, выпивали, до драк дело доходило. Такая вот была у нас бригада. Мы, конечно, поначалу делать ничего не умели: как грабли держать, как вилы — всему учились. План даётся на всю бригаду, мы из-за своего неумения работу тормозили, не справлялись, так заводские нас ругали жутко. Ну а мы, я, в частности, некоторые ругательные слова не знали и не имели понятия о их значении. Слово из трёх букв, к примеру, я услышала там впервые в составном виде. Наша бригадирша, бой-баба эдакая, Феня, фрезеровщица, давала нам задания: «Каждая из вас должна сегодня по три копны нах…чить». После работы спрашивала: «Сколько нах…ила?» Мы соответственно отчитывались: «Нах…чила 3 или 4 копны». У меня и мыслей не было, что это ругательное слово. Мы пустили его в обиход и хвастали друг перед другом, как и сколько мы нах…чили.

И вот встречает меня папа на перроне с цветами, идём к машине, которую он попросил у своего друга — начальника управления. Папа меня обожал, чрезвычайно мной гордился, везде и всюду рассказывал, какая я гениальная красавица, умница, воспитанная, послушная и всё в этом духе. Причём гордиться моими успехами он начал с момента моего рождения. Предметами его гордости были и мой вес, и первый зуб, и первые шаги… Ну и водителю, пока ехали на вокзал, как водится, все уши прожужжал обо мне. Тот, думаю, очень удивлялся, для чего вообще мне понадобилась машина: я вполне бы могла долететь до дома на крыльях, имеющихся у меня за спиной, поскольку по папиным описаниям я — ангел.

Садимся в машину, водитель с восхищением на меня глянул — такую положительную барышню не каждый день везёшь. Поехали, и я начинаю папе с восторгом рассказывать о колхозной романтике, гордясь тем, как быстро мы всему обучились, не уступали своим собригадницам в мастерстве заготавливания сена.

— Понимаешь, папа, — увлечённо посвящаю его в курс дела, — поначалу нам нелегко было наравне с заводскими копны нах…чивать. Но потом мы так ловко их нах…чивали, что бабы эти за нами еле поспевали. Работали мы — зае…сь! — широко применяю сельхозтерминологию.

Когда я об этом сообщила, водитель чуть в столб не врезался.

Папа, покраснев, как рак, просидел всю дорогу, не проронив ни слова. Я продолжала делиться деревенскими впечатлениями, вворачивая словечки из того же ряда. Оказывается, папа подумал, что я попала под дурное влияние деревенских, потеряла всякий стыд, не стесняясь ругаться при своих и чужих, и не стал меня воспитывать при постороннем.

Приезжаем домой, заходим, он маме с порога:

— Фира, поздравляю тебя! У нас с тобой двойная радость: наша дочь отныне не только студентка, но и биндюжница. Надо запасаться «Беломором» и водкой, к которым, я думаю, она пристрастилась не менее, чем к отборному мату. Если ублажим дочь, может быть, она нас не зарежет, как принято в той среде. Осрамила меня на всё управление! Шофёр такого мата не слыхивал, каким услаждала нас всю дорогу наша дочурка. Он даже хотел спасти меня от позора и собирался врезаться в столб, чтобы нас настигла мгновенная смерть. Но подумал, вероятно, о своей семье и вырулил.

Я ничего не могла понять, а когда всё выяснилось, чуть сквозь землю от стыда не провалилась, а папа простонал:

— Фира, может, мы напрасно так оберегали от всего нашу дочь? Она жизни не знает, а знакомство с нею приобретает столь причудливые формы.

И учась в университете, и работая затем в институте, я много разъезжала. Это были научные экспедиции. Начиная со второго курса, мы ездили по всему Союзу. Чаще всего я была на Баренцевом море, где академия организовала научную базу.

Иногда мы ездили туда с нашим Крюгером. Отправляясь в экспедицию, он брал с собой не менее двух сопровождающих — вещи нести. Причём сопровождающими были в основном девушки и женщины, но его нисколько не смущало, что в носильщиках у него будет слабый пол. Удивительный человек: галантный, расшаркивающийся, целующий дамам ручки, и в эти самые ручки всучивавший свой багаж — тащи.

Поехали мы с ним как-то с Галкой Лариной. До вагона в Москве вещи ему доставил носильщик, а на месте назначения он распорядился:

— Рита, вы несите это и это, а вы, Галя, то и то.

Да ещё и свой багаж при нас. А Крюгер шагает впереди с саквояжем и зонтиком. Груз его был неподъёмным. Прибыв на место, мы поинтересовались:

— Что у вас там такое тяжёлое?

— Две пишущие машинки, — отвечает.

— Для чего же две? — изумляемся.

— Как для чего? А если у одной струна порвётся, как же печатать с порванной струной?

Представляете? Порвётся ли струна — вопрос. Вообще, знаете ли, Катя, можно было и от руки писать. А мы тащи такую тяжесть.

Из рассказа Екатерины Симиной. Продолжение следует