Дома поначалу все радовались, что я так хорошо выгляжу, а потом забили тревогу. Друзья в школе (там к тому моменту все наладилось) говорили: «Что-то ты схудну- ла сильно», а я воспринимала это как луч­ший в мире комплимент. Для меня самым страшным было, если кто-нибудь говорил, что я нормальная. Только не «нормаль­ная»! Потому что, во-первых, это значит «обычная», а во-вторых, это такой вежли­вый способ замаскировать слово «толс­тый». Сами видите, с доверием у меня начались большие проблемы. Многие в анорексии винят родителей — за то, что недосмотрели. Ерунда, родители никакого контроля над этой ситуацией не имеют абсолютно! Мама говорит: «Пожалуйста, ешь!» Я говорю: «Не могу». Мама берет яйцо, встает на колени и просит: «Катя, пожалуйста, ешь».

Многие люди привыкли употреблять в разговоре фразы из советских фильмов, так как они позволяют разбавить разговор юмором.

Это был культ. Анорексия каза­лась мне вышестоящей инстан­цией. Я прямо так и говорила:

«Не могу есть, потому что пре­дам этим Ану». Мы в сообществе так ее называли — Ана. И носили красные брас­леты — в поддержку своей анорексии и чтобы узнавать друг друга. Фиолето­вый браслет означал булимию.

В школе у нас была чудесная столовая — светлая, теплая, с шедевральной пиццей с жареной колбасой — но туда я не ходила. Да и вообще в школе было очень мило: та старая история рассосалась, мама схо­дила к классной руководительнице, кто-то извинился. Меня хвалили за роскошную фигуру, с мамой не сравнивали. В двадца­той школе все — дети кого-то, ничего уди­вительного, и подростков принято оценивать как самостоятельные единицы. Я со­бой была довольна исключительно, но­сила джинсы скинни, максимально узкие майки. Знала, что особенная, что у меня есть свой секрет: «Вы все едите, вам это нужно, а мне вот — нет». Разве что один творожок и яблоко в день. Или апельсин. И очень много кофе.

В пятнадцать лет у меня появился бой­френд, одноклассник, он тоже говорил: «Покушай!», на что я в кафе всегда гово­рила: «Мне кофе, пожалуйста». Обсуж­дать свои отношения с едой с человеком, не особенно мне на начальном этапе близ­ким, я не видела смысла. Но он, наверное, что-то подозревал: мало кто в его окруже­нии весил сорок килограммов.

Меня, естественно, водили по врачам, ставили вторую степень дистрофии. Ме­сячных не было по полгода, так что пуга­ли: «Если не есть, у тебя не будет детей». Но мне все нравилось. До того момента, пока вес не встал.

Я люблю держать все под контролем (с рождения была такой), а тут начался

ужас. За два года анорексии я привык­ла к абсолютному контролю над своим телом, я его уже любила — и вдруг этот контроль потеряла. В результате сила воли дала трещину, я начала есть, есть и есть. Тут же возненавидела тело за то, что оно набирает вес. После школы шла в «Алые паруса» на Бронной и набивала тележку всем, без малейшей логики: пель­менями, булками, какими-то котлетами, шоколадом. Я знала, что дома никого нет, поэтому шла туда, включала телевизор (один на один с собой есть я не могла). Запихивала в себя все и бежала в ванную вызывать рвоту. Если не «Алые паруса», то «Макдоналдс» на Пушкинской, но он хуже, потому что заниматься перееданием в публичных местах не так удобно.

Мама иногда пыталась вытащить меня на ланч, но в этом не было большого смыс­ла ни при анорексии, ни при булимии — мы с ней разве что кофе могли вместе пить. Так что теперь, когда я в Москве, мы ходим в «Донну Клару» и «ДжонДжо- ли», наверстываем упущенное.

В какой-то момент я поняла, что во­обще не могу есть — меня рефлекторно тошнило от любого куска еды. И я сама по­просила отправить меня в больницу. Три недели в Институте питания РАМН помог­ли мне не встречами с психотерапевтом и всеми его «нарисуйте себя в будущем», а тем, что я там вырвалась из привычно­го круга. Ни школы, ни дома, ни «Алых парусов». Кардинальная смена обстанов­ки и возможность ни о чем не думать — еду для меня регулировал кто-то другой, и она была вполне себе съедобной. По­следний сложный период начался, когда я вышла из больницы здоровым челове­ком и налегла на пасту — родители запа­никовали, боялись, что сейчас опять нач­нется. Но нет, пронесло.

Сейчас я живу в Нью-Йорке, окончи­ла Американскую академию драматиче­ского искусства, играю в театре и кино. Прошла кастинг в независимый фильм по очень известной компьютерной игре — на днях начинаем съемки. Репетирую пье­су «Стелла», у меня в ней главная роль, — и хожу с друзьями есть бефстроганов в русский ресторан Uncle Vanya в театраль­ном районе на 54-й улице. Весов у меня в квартире нет.