«Как тебе кажется, что тебе мешает до­стичь большего?» — поинтересовалась я. «Ну, во-первых, у меня не все в порядке с эндо­кринной системой, она барахлит иногда, — начала отвечать Аля, — А во-вторых, мне кажется, дело в психике. Мне один китай­ский старик, которого я встретила в Шан­хае, сказал, что я очень чувствительный человек и мой жир служит некой защитой от внешнего мира». Я решила узнать, когда Аня начала поправляться, оказалось, что это произошло в ее пять лет. «Мы тогда как раз переехали в Лондон, жизнь вообще-то была непростой. Папа работал круглосуточно, а мама никак не могла встроиться в новую жизнь.

А тут еще и мы с сестрой. Хотя сестра не создавала особых проблем, ей было уже десять, и она была нормальным ребенком, а вот я была какой-то неуправляемой. Наши отношения напоминали оголенный провод, Мама никак не могла со мной справиться, постоянно водила меня к каким-то психо­логам, а меня все равно было слишком мно­го, я была очень активной девочкой», — Аня закончила свой ответ лукавой улыбкой. Не­много помолчав, она продолжила: «Я долго обижалась на маму, а лотом лет в двадцать поехала на год в Индию. Чего со мной там только не было — и безумные тусовки в Гоа, и две недели молчания в Ашраме, занятия йогой с одним из местных гуру. В общем, там я эту ситуацию с мамой отпустила».

Я слушала Аню и понимала, что все эти истории она уже рассказывала не раз, что каждое слово в них — словно бусинка в чет­ках, которые она перебирает при встрече с новым человеком. В ее голове уже давно выстроились причинно-следственные цепочки, которые никак не позволяют ей поменять ситуацию, а сковываю ее движе­ния на пути к цели. «Ты столько всего пони­маешь, — сказала я. — Ты же все себе можешь объяснить». Аня довольно кивнула. «Я вот только, знаешь, чего не понимаю…» — про­должила я. Аня подалась вперед, и ее лицо стало серьезным. «Я не понимаю, чего ты все никак не можешь понять», — за­кончила я свою длинную фразу, от ко­торой любой литературный редактор пустил бы себе нулю в лоб.